«Трудно быть богом»: После конца кино

Антон Сидоренко, 7 марта 2014 г.

В том, что гениально спланированный хаос Алексея Германа формально находился в производстве 14 лет даже есть определенная символичность. Предельно усложненное и непростое для просмотра трехчасовое полотно «Трудно быть богом» — это, скорее, не кино в традиционном понимании, а радикальный авторский киноэксперимент, попавший в прокат только из уважения к громкому имени автора.

Появись он тогда, когда ему было положено появиться, в конце шестидесятых, и мир мог увидеть еще одного «Андрея Рублева». Но вмешалась история в виде советских танков в Чехословакии в 1968-м. А потом вступил в действие уникальный талант «старого морехода» Германа затягивать съемки и доить бюджет РФ в жирные нефтяные двухтысячные. И неожиданно оказалось, что рассказывать нечего. Или не о чем.

Персонажи последней ленты Германа и не говорят. Точнее, говорят, но до зрителя их речь доносится в виде невнятного бормотания, которое вряд ли поможет прояснить детали сюжета для нечитавших Стругацких. И даже пара-тройка закадровых вставок «от автора», явно добавленных вдовой или сыном после смерти бескомпромиссного Мастера, понимания не облегчают. Понимать попросту нечего — все понятно уже после пятой-седьмой минуты: грань между цивилизацией и дерьмом тоньше половой доски самого гнилого арканарского нужника. И чтобы доказать это, было необязательно топить в грязи на съемочной площадке в течение многих месяцев такое количество уродов и гонять между ними какое-то количество великолепных актеров.

В условиях послесталинского СССР язык кино в основном состоял из намеков и метафор. Советские кинематографисты в авангарде здравомыслящей части общества с облегчением расставались с засевшими в подсознании кошмарами, по мере возможности и таланта вытесняя их на экран. Кинематограф в этом смысле предоставлял грандиозную возможность универсального коммуникатора. В кино ходили все, обдумывать увиденное пытались почти все. «Конец истории», а с ним и конец вообще настал для советского киноискусства с падением тоталитарного режима. Вероятно, что уже тогда, когда Алексей Герман начинал свой последний фильм, он уже понимал всю тщетность попыток говорить шепотом в палате для глухонемых.

И начал говорить только для себя.

Леонид Ярмольник в фильме «Трудно быть Богом»

В результате «Трудно быть богом» при всем своем эстетическом (в координатах эстетики безобразного, разумеется) и визуальном совершенстве нарочито несмотрибелен. Автор этого явно добивался и смаковал не сюжет, а саму идею конечности всякого авторского высказывания в эпоху, когда связь между зрителем и реальностью поддерживается более грубыми методами, чем художественные образы на экране в зрительном зале. Говорить больше не о чем, потому что говорить можно обо всем. И подкрепил свою мысль крупным планом ослиного детородного органа.

Конечно, автору с менее легендарной фильмографией и упрямым характером можно было извратиться, да перенести действие «Трудно быть богом» в какой-нибудь современный Афганистан, который по части грязи и мракобесия может дать фору любому Арканару, а Румату сделать офицером следящих за новым средневековьем иноземных цивилизаторов.

Но Герман не был бы Германом, если бы пошел на какие-либо компромиссы со зрителем или, не дай бог, прокатчиками. Сына сталинского литературного генерала в свое время не смог сломить даже отдел культуры ЦК КПСС. Лишенный цензурных ограничителей режиссер, как оказалось, лишился и точки опоры. «Трудно быть богом» — одна сплошная аморфная эмоция. Автор купается в своей мизантропии как дон Румата Леонида Ярмольника в луже средневеково-арканарской грязи.

«Нимфоманка» Ларса фон Триера в этом смысле такая же отчаянная попытка говорить на привычном языке в тот момент, когда все слова исчезли. В то время как кино советское прорывалось сквозь рогатки тоталитаризма, кино европейское преодолевало социальные барьеры и религиозные табу. В свободолюбивой Дании табу ликвидировали раньше других. И сумрачный гений Ларса фон Триера оказался в той же ловушке, что и его старший советский коллега — наедине со своими комплексами.

Стэйси Мартин в фильме «Нимфоманка: Часть 1»

С изобретательным юмором мизантроп фон Триер раскрепощает эмоциональную женщину-нимфоманку и символично убивает в себе рационального мужчину-асексуала. «Нимфоманка» представляет собой набор увлекательных порноанекдотов в двух частях, выполненных в романном стиле. Наличие четко выстроенного сюжета, тем не менее, не означает его победы над формой: уже третий фильм подряд фон Триер твердит о торжестве инстинктов над разумом и иллюстрирует тезисы пессимистов о смерти киноискусства многочисленными цитатами, в том числе из себя самого. И особенно обильно из фильмов того же Андрея Тарковского — своего автора номер один.

Обязательство говорить о чем-то окончательно исчезло с недавним приходом эры посткино, в которой техническое и эстетическое совершенство уже не является признаком мастерства. И покойный Алексей Герман, и беспокойный, который фильм в поисках преодоления личного творческого кризиса, Ларс фон Триер оказались заложниками не себя, но общества, которому на мгновение показалось, что на самые важные вопросы ответы уже получены, а конец истории совпал с повсеместной победой общества потребления. Правда, иллюзия повсеместного хэппи-энда продолжалась только мгновение. До той поры, пока кадры с бушующих майданов не стали впечатлять сильнее, чем черно-белый ужас германовского арканара. Когда-нибудь кинематографу все-таки придется покинуть встроенные в гипермаркеты мультиплексы и снова научиться говорить о самом важном.